Василий Михайловский: "Когда меня вели в Бабий Яр, мне было всего 4 годика"
Интервью с заместителем председателя Всеукраинской ассоциации евреев — бывших узников гетто и нацистских концлагерей.
Family Office совместно с проектом "Слово Праведника" уже рассказывали о Нине Ткаченко из Черкасской области и Юрии Зайченко из Киева, семьи которых спасали евреев во время Второй мировой войны. Также мы публиковали интервью с руководителем Мемориального центра Холокоста «Бабий Яр» Яной Бариновой.
Мы продолжаем бережно хранить воспоминания героев периода Холокоста.
Сегодня наш собеседник — Василий Михайловский (Цезарь Кац), заместитель председателя Всеукраинской ассоциации евреев — бывших узников гетто и нацистских концлагерей. Его спасла директор киевского детского дома Нина Гудкова, мама Юрия Зайченко, о чем мы рассказывали ранее.
Об Ассоциации евреев - бывших узников гетто и нацистских концлагерей
— Какие основные задачи стоят перед вашей организацией?
— Наша ассоциация — это 45 местных организаций, объединяющих 2500 евреев, бывших узников и жертв Холокоста, живущих в Украине. В основном они проживают в областных центрах. Самые большие организации в Винницкой, Одесской, Херсонской, Николаевской областях. Несмотря на то, что «отошли» Крым и Донбасс, мы стараемся поддерживать отношения с теми, кто остался там и не может переехать на подконтрольную Украине территорию.
Цель нашей Ассоциации — защитить бывших узников гетто и нацистских концлагерей. Мы, жители постсоветских стран, оказались не в лучшем положении. Во всех остальных государствах Германия выплачивала компенсационные выплаты евреям, пострадавшим во время войны. А нас обошли. В свое время Сталин отказался от этих выплат. С 80-х годов мы возобновили деятельность в этом направлении и стали требовать выплат. Писать в Германию, в Израиль и в конце концов добились. Сначала нам стали выплачивать деньги вполовину меньше того, что компенсировали в Западной Европе, Израиле и США, а затем мы сравнялись в этом отношении со всеми бывшими узниками во всех странах.
— А как обстоят дела у людей, оставшихся на оккупированных территориях?
— Они получают помощь от Хеседов (благотворительные фонды. — Авт.). Сотрудничаем со многими христианскими организациями: Эвенезер, Эзра. Также мы делимся с ними тем, чем помогают нам другие страны.
— Ваша организация участвует в законотворчестве?
— В Украине есть закон о жертвах нацистских преследований. Но туда входят не только евреи, а все, кто был в концлагерях, на принудительных работах в Германии. Мы принимали участие в обсуждении этого законопроекта, давали свои замечания. Затем он был принят, с поправками.
— С какими международными организациями вы сотрудничаете?
— Религиозными организациями, Claims Conference, Всемирной еврейской организацией по претензиям евреев к Германии, Всемирным еврейским распределительным комитетом — Джоинт (США), четыре отделения которого действуют в Украине. Они-то и финансируют благотворительные фонды, в частности хеседы. Именно они заботятся о нас, у них мы арендуем помещение.
Кроме того, контактируем со многими христианскими организациями. Мы входим в Международный союз общественных объединений евреев — бывших узников фашизма, а наш председатель Борис Забарко является заместителем председателя Международного союза. Раньше контактировали с московским отделением, но из-за нынешней обстановки отношения прервались. Но есть немецкое, белорусское, молдавское отделения.
— Что сегодня делается для сохранения памяти и передачи информации будущим поколениям?
— Мы, украинская ассоциация, издаем очень много книг. Сам Борис Забарко — выдающийся историк, доктор исторических наук, он и мы все собираем воспоминания бывших узников. Уже издано шесть томов. Первая книга «В живых остались только мы» издана в Германии, Великобритании. Сейчас готовим большой двухтомник на английском языке по просьбе канадской делегации. Также они помогли финансово. Кроме того, нас поддержали Вашингтонский музей Холокоста, Яд ва-Шем. Книга составлена на основе воспоминаний выживших и согласно логике движения немецких групп по территории, чьей задачей было уничтожение еврейского населения.
В Одессе у нас функционирует самый большой в Украине музей Холокоста. Очень успешный и высоко оцененный Яд ва-Шем. Наблюдались случаи, когда на здании музея рисовали свастики и надписи разные, но мы считаем это казусами. Есть музеи Холокоста в Виннице, Хмельницком, Харькове, Кропивницком. В Харькове старейший музей и там же мемориал, созданный силами Валовик. Много людей посещают этот музей, проходят даже школьные экскурсии.
Отдельный вопрос — сохранение могил и установка памятников. На это нужно финансирование. Ранее небольшие средства выделяли Германия, московский фонд Холокоста, были частные инициативы. Но этого не хватает, поскольку работы очень много. В некоторых местностях места массового захоронения находятся в удручающем состоянии.
Воспоминания о Бабьем Яре
— Расскажите о Ваших воспоминаниях довоенного Киева и той жизни.
— Когда меня вели в Бабий Яр, мне было всего 4 годика. Мы жили на улице Костельной в доме № 9. Старый дом, солидный. Папа работал на Крещатике, заведовал небольшим кафе возле нынешней Европейской площади. Жили в коммунальной квартире, и я помню большой коридор, по которому катался на трехколесном велосипеде. У меня был брат Павел, который убегал с товарищем по улице Карла Маркса. Они забегали к папе, а меня не брали, и я обижался. А какой был Крещатик и Киев, я мало помню. В 1944 году в садике на Полтавской пасли коров и коз — это была окраина. И у нас рядом жила молочница тетя Шура. Киев был совсем небольшой город по сравнению с теперешними его размерами.
Родители мои были небогатыми, как говорят, средней руки. Свою маму Цилю я не помню, так как она умерла через месяц после моего рождения. Папа был торговый работник, пошел служить в армию, в оборону Киева.
— Как сложилась его судьба?
— Он попал в окружение и очутился в Дарницком концлагере. Первое, что немцы делали, это выстраивали людей в шеренгу и отдавали команду сделать шаг вперед евреям и коммунистам. Папу задержал кто-то, и он не выполнил команду.
Дарницкий лагерь был переполнен и часть военнопленных переводили на улицу Керосинную (ныне улица Шолуденко), и папа попал в их число. Когда они шли, тех, у кого не было сил, пристреливали. Нужно сказать, что люди были измождены, обессилены. Редко когда им кто-то что-то перекидывал через забор. И так случилось, что папа упал, но не потому, что был слаб, а споткнулся. Однако в него не выстрелили. Колонна ушла. Он вскочил и побежал домой на Костельную.
На первом этаже нашего дома жила дворник, и она увидела папу. Дома на тот момент был я с няней. Он сильно удивился, так как мы к тому времени должны были уже эвакуироваться. И няня рассказала, что эшелон, в котором ехали я, мой брат Павлик, бабушка по маме и наша няня Анастасия Константиновна Фомина, остановился около Нежина и пропускал поезда. Как раз в то время эвакуировали заводы из Киева и наш поезд стоял неделю. Припасы у людей заканчивались и некоторые стали ездить в Киев. Вот и бабушка сказала Наде, чтобы та съездила в Киев и взяла припасов, а Надя взяла меня. Когда мы вернулись под Нежин, то эшелона и след простыл. Так мы и остались в Киеве.
Папа пришел грязный, голодный, и пока Надя собирала ему на стол и хотела переодеть, раздался стук в дверь. Пришли дворник и два полицая. Папа попробовал уйти через черный ход, но и там ждали. С тех пор мы папу не видели. Это было 28 сентября.
— На следующий день был Бабий Яр и Вас повели туда?
— В тот же день, когда папу увели, к нам опять пришла дворник и сказала: «Надя, утром жиденка веди в Бабий Яр». Надя была безграмотной женщиной, но очень доброй. Попала она в нашу семью из села, где свирепствовал голод. Папа весь день на работе, а мы с ней были.
Утром 29 сентября Надя взяла свой паспорт, сложила узелок, взяла еду, и мы вышли. Спустились на площадь Калинина (ныне Майдан Независимости). Был солнечный день, золотая осень и очень много народу. Я подумал, что эта демонстрация, как одна из тех, на которую мы ходили с папой. Я даже попросил Надю купить мне шарики и флажки.
Шел вверх по трамвайным рельсам, держа Надю за руку, и балансировал. В отличном настроении. Потом я устал, и Надя посадила меня на подводу. Жители Подола нанимали грузовики или подводу, что бы погрузить свои пожитки.
Когда мы приближались к Лукьяновке, настроение портилось. Женщины плакали. Уже на нынешней улице Мельникова с двух сторон стояло оцепление из полицаев и эсэсовцев. Все были изрядно выпившие. Собаки на приспущенных поводках бросались на людей, которых били прикладами, дубинками. Я жутко орал, а собака выдрала из рук узелок с нашими пожитками.
Мы пришли к заграждению и там стояли надолбы из сваренных рельс и две крытые грузовые машины. И между этим надолбами был очень узкий проход. Там было столпотворение, и мы с няней упали. На эти металлические конструкции. Шрам остался на всю жизнь.
Надя все время, пока мы шли, держала в руках свой украинский паспорт. И когда мы упали, кто-то из оцепления поднял Надю за шиворот и велел посадить ребенка к домам и возвращаться. А нужно сказать, что сразу за этим проходом, где мы упали, стоял стол, где забирали все деньги, документы, абсолютно все. А следом пункт, где людей раздевали и разделяли по гендеру.
— Евреев было очень много, а немцев? Почему люди все-таки шли к мотозаводу?
— Их было не горстка. Это были специально созданные группы. В частности, в Киеве орудовала айнзацгруппа СД, и они были специально подготовлены. Уже были произведены расстрелы в Бердичеве, Ровно, Львове. Они знали, что и как. А еще по Киеву пустили слух, что евреев будут вывозить в безопасное место, потому что они уже всем так насолили: и голодомор организовали, и Крещатик сожгли. Пропаганда была организована так, что никто и не понимал, что происходило, и вправду думали, что будет эвакуация. И старики, которых везли в Яр, говорили, что немцы в Первую мировую очень хорошо относились к евреям и защищали от погромов. И беспокоиться не о чем.
— Вы с няней не вошли в этот проход к столу, а куда пошли?
— Мы отошли к домам, все в крови. Там была колонка. Надя умыла меня. А тем временем колонна людей прошла и о нас забыли. Мы пошли во двор и переждали, пока снимут оцепление.
Домой на Костельную нам возвращаться было нельзя, там на нас могли донести дворничиха и сосед Федор. Мы просто две недели скитались по городу. Однажды ночевали в развалинах ЦУМа. У Нади были подруги, которые, как и она, бежали из села, и мы заходили к ним. Кто-то давал поесть.
Однажды мы встретили нашу молочницу и та посоветовала Наде не носиться с еврейским ребенком, потому что из-за этого расстреляют. Она рекомендовала идти на Предславинскую в приют для бездомных детей и оставить меня там. Так безопаснее. Надя нашла это учреждение по улице Предславинской, 12. Она написала записку «Вася Фомин» и оставила меня с запиской на ступеньках. Сама же спряталась за деревом и наблюдала. А территорию как раз убирал дворник, увидевший меня на ступеньках. Так я попал в приют на все время войны.
— Няня Вам как-то объясняла, почему она Вас оставила?
— После всего пережитого, после падения на пути к Яру, после скитания по городу, вида крови я был так напуган, что ничего не соображал. Нина Никитична Гудкова, директор приюта, уже много-много лет спустя, при нашей встрече, рассказала, что я не разговаривал несколько недель.
— Какой была жизнь в приюте?
— Меня в приюте записали как Васю Фомина неизвестного возраста. Написали дату рождения 5 сентября 1940 года. Позже это учреждение получило название Детский дом №2. Всего по Киеву таких домов было 13. Причем, одни проходили по линии Министерства просвещения, а другие — по Министерству здравоохранения. И наш детский дом относился к последнему ведомству. Нас было около 70 детей, мы жили в бывшей детской больнице. Когда в город пришли немцы, детей не успели забрать из больницы, так они и остались. Невостребованные дети и многие из областей. Самые маленькие — до полутора лет — погибали от голода. Средние, как я, очень болели. А старшие как-то выкручивались.
На всех детей было две медсестры, санитарка и завхоз с дворником. И если другие детские дома были на попечении у немецких властей, то наш детдом не получал никакого содержания и поэтому дети умирали. Позже, когда местные жители узнали, что много детей, то они стали приносить еду. Кто крупу, кто картошку. А недалеко от детдома по ул. Боинской был забойный пункт скота и рабочие, проходя мимо нас, видя в каком мы состоянии, стали приносить раз в неделю ведро с кровью. На дне этого ведра укладывали субпродукты и это уже было большое подспорье. В дальнейшем Нина Никитична попала на прием к жене бургомистра и просила ее о снабжении. И та разрешила, чтобы старшие дети ходили на свалку ресторана «Театральный» возле Оперного театра. Они выбирали очистки от картошки, свеклы и остатки еды. Приносили это все в котомках на кухню и обрабатывали. Почему-то мне запомнилось, что я часто оказывался в духовке — там тепло.
Еще помню случай: привезли бочки с малясом. Это отходы сахарного производства — густая черная жидкость. Старшие бросились к ней, отпихивая малышню, а я подошел сзади и засунул всю руку в бочку. Потом неделю облизывал сладкий рукав.
— Проверяли немцы наличие еврейских детей в детдоме?
— Да, приходили. Но персонал, они были очень хорошие люди, и прятали нас. Под лестницей была бельевая и когда была какая-то опасность, то еврейских детей, мальчиков, там прятали, и мы сидели там, как мышата. Всего, по словам Нины Никитичны, нас, еврейских детей, было 12, но я не помню точно.
— Как сложилась судьба Вашей няни?
— Она продолжала жить на Костельной в нашей квартире.
— По окончании войны Вас усыновили?
— Перед тем, как немцы ушли, они выселили всех киевлян из города. И нас направили в Ворзель в Дом ребенка. По пути следования поездов стояли пушки и расстреливали вагоны, но наш вагон как-то уцелел. Помню, как уже в Ворзеле моя кровать стояла у окна, и я смотрел, как летали пули. Завораживал трассирующий след от них. А потом пришли наши войска. Так мы и выжили.
В Киев переехали уже после освобождения города, снова в детский дом. Тогда стали забирать детей. Приходили чужие люди и забирали. Комната, где была моя кровать, опустела довольно быстро. А я все приставал к няньке с расспросами, когда же меня заберут. А та, чтобы я отцепился, возьми да и скажи: «Завтра». На следующий день я топтался под кабинетом Нины Никитичны и подсматривал в замочную скважину. Увидел там двоих: бородатого мужчину и полную женщину. Открыл дверь, бросился к ним, вцепился мужчине в бороду с криками: «Папочка, мамочка, это я, ваш сын, заберите меня».
Они-то хотели взять девочку, а тут я. Обомлели и взяли. Это были Михайловские Василий Иванович и Берта Савельевна.
О Михайловских
— Люди невероятной судьбы. Расскажите о них.
— Они жили до войны в Кировограде. Он служил земским врачом, работал по селам и умел все, хоть и был акушером. В селе специалистов не было, так что приходилось и трепанацию даже делать. Сам Василий Иванович из семьи священника и трех его братьев в 1937-1939 годах забрали. Александр, Павел и Николай погибли в Гулаге. Василий Иванович, чтобы себя уберечь, принял решение работать в маленьких городах и селах. До этого довелось поработать в Киеве санитаром, счетоводом, даже грузчиком. Но мечтал о медицине. Поступил, выучился и поехал по областным больницам Киевщины, Житомирщины. Только отремонтирует одну больницу, наладит там дела, так уже и КГБисты интересуются. И он тут же переезжал в новую больницу, затем снова переезд. Так он дошел до села Хмелевого на Кировоградщине. В этой больнице медсестрой была Берта Грановская, моя будущая мама. А вот бабушка была категорически против этого брака. Но когда она заболела, Василий Михайловский, изучавший в гимназии иврит, специально подучил идиш и общался с бабушкой. И так завоевал доверие семьи. Затем семья переехала в Кировоград.
До войны Берта поступила в Одесский мединститут, но была вынуждена бросить из-за тяжелой болезни отца. Тот был мельником, легкие забиты —как результат эмфизема. Учебу она не закончила, но оперировала вместе с Василием Ивановичем. У нее была совершенно феноменальная память — она помнила все фамилии и все истории болезни пациентов.
— Как они оказались в Киеве?
— До Второй мировой Василий Иванович служил на финском фронте. Там было ужасно холодно, обмундирование плохое и все это при слабых легких привело к состоянию почти туберкулезному. Перед началом войны они с Бертой Савельевной работали в эвакогоспитале. И когда грузили поезд, то начальник выделил целый вагон, а маме было отказано. И они остались — две еврейские женщины и Василий Иванович. Когда он немного оправился, немцы уже были на подходе. Они двинулись в село уезжать из Кировограда, наняв с соседями подводу. Но оказалось, что немцы уже заняли село и им довелось вернуться в город. И как быть, с двумя еврейскими женщинами? Он ходил к своим знакомым врачам, главврачам других больниц, чтоб пристроить их. Маму определили в инфекционное отделение, а после — в морг. Замотали ее и положили. Люди были напуганы очень, и супруга главврача выгнала бабушку со словами «Мы не можем, идите, куда хотите».
Тут у нас как-то работал фонд Спилберга. Они хотели взять у мамы интервью, но у нее уже случился микроинсульт. Это было в 1995 году. Я готовил маму к интервью, сидел с ней, наверно, месяц. Говорю: “Мама, ну, вспоминай. Ну, как было?” А она не может и пары слов связать, ей плохо, сердце болит, как только начинает вспоминать все, плачет. И я буквально по крупинке, день за днем, все выспрашивал и выспрашивал. Потом все записал.
— Это какой год?
— 1941-й. Уже немцы вошли, опасно. По всем улицам собирают евреев, отвозят за город, где была больница, а за ней ров. Там расстреливали всех. Но к ним в дом подселили врача немецкого, Янсена. И маму он опять куда-то оформил, бабушка осталась дома. Как-то раздался стук в дверь, приходит Янсен, а с ним какой-то пьяный немецкий офицер. Он выхватывает пистолет и приставляет ко лбу Василия Ивановича: “Где твои евреи?” Видимо, уже кто-то донес. Был у них такой сосед Ленька Кириленко. И этот Ленька издевался над людьми, почувствовал, что можно. Бил евреев, еврейских детей и выдавал всех. Василий Иванович показывает свой паспорт — “русский”, а Янсен говорит: “Нет-нет, он украинец, не трогай его”. И тот ушел.
Когда Василий Иванович зашел к бабушке в комнату, она спросила: “Где ты испачкался? У тебя ж голова белая”. Папа вмиг поседел.
— И много случаев было с Михайловским из-за его семьи?
— Немало. Шел он как-то по улице, а на встречу ему с немецким офицером идет медсестра и показывает на Василия Ивановича “юда”. А немец здоровый такой, со всего маху как ударил папу по челюсти — выпали зубы. И велел снять штаны. И он снял, что оставалось делать. Отпустил. По очередному доносу два дня сидел в гестапо. Избивали.
— Как им удалось выжить в таких условиях?
— Как-то мама сказала, что у нее есть подруга, и она их спасет. Это была семья Доморацкого, и Михайловские перебрались к ним. Василий Иванович хорошо знал руководителя райздравотдела, который посылал его то в одно село, то в другое — на работу. Вот они поехали в одно село, вроде его хорошо главврач встретил, говорит: “Будешь у нас работать”. И вроде все налаживается, но он же с Бертой. Им и отказали.
И в конце концов его послал этот райздравотдел в село Песчаный Брод, а помочь должна была Татьяна Сазина. Она оказалась очень хорошей женщиной, и были у нее две племянницы, прекрасные девушки, они приютили Михайловских.
Вот в этом селе Василий Иванович задержался на целый год. Там, около большой дороги, была сгоревшая больница. Среди сельских жителей Михайловский нашел фельдшера, своего бывшего ученика. Вместе с ним и при помощи руководителя райздравотдела Михайловский восстановил больницу. При больнице нашлось помещение и для главврача. И папа с семьей осели.
— А почему не остались там насовсем?
— В квартирке при больнице жила санитарка одна, у которой муж был из Хмелевого. Он приехал навестить супругу и узнал Берту. На следующий день в управе все знали, что это еврейская семья. И чтобы выиграть время, в парке вокруг больницы развесили объявления “сыпной тиф”. Немцы страшно боялись этого заболевания и не подходили к таким больницам. Василия Ивановича о том, что за ним идут, предупредили староста и фельдшер Приходько. Только они с Бертой отъехали на подводе от заднего входа больницы, как тут же с другой стороны к центральному входу подъехали полицаи, жандармы.
Родители уехали на Помощную, узловую станцию, а там уже висят объявления “Разыскивается врач. В очках. Такого-то роста”. В кассе работала женщина, лечившаяся у Василия Ивановича, узнала его и посоветовала снять очки. Билет не продала, а проводила до состава, попросив машиниста, чтобы он их взял в кабину паровоза. И они поехали, решили добираться до Киева, где жили жены трех братьев, погибших в Гулаге.
По дороге были всякие преграды. На вокзале проверка документов; хорошо, что один мужик из Житомира вез масло на продажу в Киеве, он заметил их, говорит: “Я все понимаю. Я отвлеку проверяющих, а вы проходите потихоньку”. Так и сделали.
— Как устроились в Киеве?
— К вечеру добрались до Марты Федоровны, жены брата Александра. Сама она была француженка; в юности приехала в Киев на конкурсе красоты и победила. Вышла замуж за Александра Михайловского. Остаться у нее было невозможно, так как ее дочка, Мария, прятала еврейского парня, Лысогорского Сашу, впоследствии ставшего ее мужем. Значит, еще двух евреев нельзя.
Марта отвела их к Таисии Федоровне, жене брата Николая. У той было два сына. Один, Всеволод, был женат на женщине по фамилии Кукиль, она в частном доме тоже спасала евреев. Второй — работал на банно-прачечном комбинате (Дмитриевский банно-прачечный комбинат. — Авт.). Возглавлял комбинат Владимир Николаевич Сенкевич, организовавший на базе учреждения подпольную организацию. Они тайком добывали провиант. Комбинат стирал немецкую форму. Рабочие надевали ее перед стиркой, брали грузовик и ехали на колбасную фабрику. А потом полная машина со всеми мясными продуктами отправлялась к Ковпаку. Так несколько раз проворачивали. Василий Иванович был среди них, помогал, больных лечил. К моменту, когда в Киев вошла Красная армия, они жили на банно-прачечном в теплопункте, вход был через люк, так их было не обнаружить Таким образом и спаслись.
— А после освобождения Киева чем занимались Михайловские?
— Василий Иванович и Берта Савельевна сразу на Печерске стали собирать на свалках кровати. И через четыре дня открыли первый послеоккупационный роддом в Киеве. Он до сих пор существует как 1-й роддом. Василий Иванович год был главврачом этого роддома. Долго он не мог оставаться руководителем, так как был беспартийным. Да еще и такая история семьи: трое братьев респрессированы, дети священника. Пошел работать в роддом на улице Ульяновых (ныне роддом №7 по ул. Предславинской, 9). И там уже до пенсии доработали и он, и мама.
— Тогда они Вас и усыновили? Сразу поняли, что вы не Вася?
— Не знаю, как они поняли или нет. Но они хотели угодить бабушке.
— А бабушка осталась жива?
— Когда они перебрались в Киев, то бабушку оставили у Татьяны Сазиной в селе. К тому же у нее гангрена ног началась, ходить практически не могла. Немцы не знали, что она еврейка. После освобождения Киева Василий Иванович поехал за ней, привез, она уже здесь умерла от рака желудка. Нельзя было уже спасти. От немцев спас, а от рака не удалось.
— В какой-то момент на пороге Михайловских появились Ваши прямые родственники…
— Киев освобождала танковая армия Рыбалко, в ней служил мой двоюродный брат из Москвы Борис Тартаковский. И когда наши вошли в Киев, то Борис в первую очередь нашел Надю. И спрашивает: «А где Цезик?». Она рассказала, что отдала меня в детдом. И он с ней поехал, разыскал детдом, увидел, что все в порядке, и поехал дальше — он до Берлина дошел.
Когда брат ехал в отпуск из Германии, он опять заехал в Киев. Пришел к Наде, и они поехали в детдом. Нина Никитична говорит: «А уже нет Васи. Его уже усыновили». — «Как усыновили?! Говорите, куда». Нина Никитична отвечает: «Я не имею права».
Он так на нее насел, что ей пришлось сказать, куда. И она сказала: вот такой-то адрес, Михайловские усыновили вашего братика. Боря приехал сюда, посмотрел, познакомился с Василием Ивановичем и Бертой Савельевной, увидел, что это порядочные и хорошие люди, и был за меня спокоен. И с тех пор он уехал в Москву.
— А как выжили Ваш брат Павел и бабушка?
— Павлик с бабушкой возвратились из эвакуации и его взял наш родной дядя Павел. Он артист был, играл в Большом симфоническом оркестре СССР. А фамилию с Кац поменял на Тартаковский. А наш второй дядя, Федор, играл на скрипке, альте в оркестре Стаковского в Филадельфии.
А третий дядя у нас погиб, его повесили в Звенигородке, так как он был комиссаром. А дядя Павел был комендантом Балтийского вокзала в Петербурге во время революции.
Бабушка вернулась в Киев. Иногда она приходила к нам во двор, подзывала меня и угощала конфетами.
О чествовании Праведников
— У вас есть две уникальные медали.
— Грамота Яд ва-Шема. Это медаль Надина, нянечки, и Василия Ивановича, который спас свою семью.
— Как Вы считаете, какую поддержку и помощь должны получать люди, которые спасали евреев во время Холокоста?
— Праведники мира получают какую-то помощь. В Америке есть благотворители, которые посылают денежные переводы. Точно сумму я не помню, где-то около 100 долларов.
Но Яд ва-Шем такие условия поставил, что я не могу вот этих людей вписать — сколько я людей перечислил, сколько у меня вот здесь записано! Наверное, десятка два людей, которые спасали Берту Савельевну и Песю Ароновну. Я писал, но добился только Василия Ивановича, няню, Нину Никитичну Гудкову, Марту Федоровну и Марию, которые спасли Лысогорского. В нашей семье пять Праведников.
А по остальным не получилось, потому что и спасенный, и спасавший должны быть живы. Я написал целый список, таблицу сделал. Писал в Яд ва-Шем, перечислил людей, которые спасали. И никакого ответа не получил.
С Ниной Никитичной работали две медсестры, санитарки, завхоз. Они же все Праведники.
Может быть, я поздно об этом всем узнал. Нину Никитичну нашел, наверное, лет 15 тому назад.
— Как Вы влились в еврейское движение?
— Благодаря Илье Михайловичу Левитасу. Как-то я попал на вечер, где шла речь о Бабьем Яре. А мне Надя рассказывала, как мы спаслись с ней вместе. Вот я и заинтересовался, и пошел на этот вечер. И когда вечер закончился, я подошел к Илье Михайловичу и говорю: «Знаете, меня тоже вели, но я в самом Бабьем Яру не был». А там говорили о тех, кто попал в сам Бабий Яр. Как Дина Проничева (показывает фотографию). Вот эта женщина со своей подругой, они попали в Бабий Яр. Она была блондинка и подошла к переводчику, чуть ли не ноги ему целовала: «Спасите нас, спасите, пожалуйста». Не знаю, какое условие он поставил, но сел на мотоцикл и двух девушек этих вывез.
Семья Рощенко жила на улице Тургеневской, куда попали эти две девушки. И те их спасли. Непосредственно из Бабьего Яра...
А вот Айзенберг — его почему-то не признают, но я работал у Левитаса, и он такую историю удивительную рассказал. Он упал в яму и там с трупами вместе лежал. А потом немцы ходили вечером в специальных сапогах таких, с шипами, по трупам. Он лежал, и ему этими сапожищами наступили на гениталии. Он выдержал, не издал ни звука. И потом выполз из Бабьего Яра и остался жив, стал переводчиком немецкого языка в наших войсках.
После войны попал в Ленинград, был директором цирка. Каким-то образом вернулся в Киев, и уже из Киева — в Израиль. Однако почему-то в Израиле его рассказ не признали. Такое тоже бывало.
Или женщина, которая упала раньше с ребенком в яр. И своей тяжестью задушила малыша. Она тоже выжила, выскочив из Бабьего Яра под вечер. Сейчас она живет — не знаю, жива ли — в Америке.
Другая — Ткач Мария, моя подружка. Они с мамой тоже упали в яр, тоже очередь до них не дошла, и они вышли из яра, спаслись. И она жила тоже в Штатах, я ее посещал, будучи у брата в США.
Фото: Ксения Панченко для Family Office
